57. Вл. И. Немировичу-Данченко

   26/VI 98

26 июня 1898

Москва

Многоуважаемый Владимир Иванович,

   по Вашему примеру, ввиду жары, пишу карандашом. Вот что у нас делается.

   Репетируем вовсю "Антигону", "Шейлока", "Самоуправцев" и "Гувернера" (для Пушкина). Со вчерашнего дня начал читать с Книппер и Мейерхольдом "Федора". Следующее чтение будет с Москвиным, Платоновым и Ланским (ничего не жду от него, но не хочу охлаждать его пыла, относясь хладнокровно к его горячей просьбе).

   Вот мое мнение о труппе.

   1) Дарский. На первой считке прочел роль в своем (так называемом) толковании и убил меня и всех1. Знаете, кто такой Дарский в провинции: это прародитель Петрова2, это тот образец, к которому тянется последний. Ничего нелепее, ничего антихудожественнее этого я не знаю. Нельзя даже по такому чтению судить о данных артиста, когда он голос заменяет свистом и шипом, темперамент -- уродливыми гримасами и произношением, в котором трещат в ушах буквы рррр... ххх... щ... ц... ч... и проч. Я не спал две ночи. Он так разозлил меня, что нервы у меня поднялись на считке, и я, ударившись в противоположную сторону, стал читать роль в реальном (более, чем нужно) тоне. Результат получился благоприятный. Другие актеры, а с ними и Дарский, почувствовали правдивость моей передачи. Я знаю, что после этого чтения (его провала) Дарский очень страдал нравственно. Первое время он спорил, больше с другими, чем со мной. Он утверждал, что это упрощение роли, что нельзя снимать с пьедестала вековые образы... Он особенно терзал Шенберга, отстаивая на его репетициях каждое свое завывание, но под шумок работал, вероятно, усиленно в моем направлении... Бедный, он похудел, пожелтел, стал отчаиваться, но... одна удачная фраза, просто сказанная, затянула его в другое направление, и теперь -- это не прежний Дарский. Это ученик, который не только без меня, но и без Александра Акимовича3 боится ступить шаг на сцене. Более трудолюбивого, внимательного, работящего актера я не знаю. Он является на каждую репетицию (где он и не занят). Следит за каждым замечанием другим и, несмотря на внутреннюю боль самолюбия перед молодежью, учится с азов. Он уже восстановил потерянную было в глазах других артистов веру в него, молодец! Я им очень доволен. Успеет ли он завладеть совершенно новой для него манерой игры -- трудно сказать; успеет ли он овладеть манерой настолько, чтобы явиться в ней творцом, а не простым подражателем?.. трудно сказать. Но я ручаюсь, что все, кто видел Дарского в провинции, не узнают его Шейлока. Мне удалось так изломать, так исказить его прежнего Шейлока, что он его уже не восстановит. Одна забота, чтобы он поменьше умничал и разучивал роль дома. У него необыкновенная и вредная привычка все размечать, обо всякой мелочи задумываться. Ум на первом плане, а чувство заглушается. Я думаю, что избрал верную методу с ним. Я его заставил почти перереальничать... пусть он забудет свои идеальные образы. Потом найдем середину. Темперамент (когда он его не сушит) -- несомненный. Может ли он играть что-нибудь, кроме Шейлока? -- Да... Он будет отличный характерный актер. У него есть характерность. Надо только развить мимику (лицо застывает в двух-трех выражениях). Сократить жесты... Акосту он никогда играть не будет, но де Сильву, Акибу -- сыграет отлично. В "Отелло" он -- Яго, в "Гамлете" -- Полоний, в "Самоуправцах" -- шут, в "Бесприданнице" -- Карандышев. Думаю, что (если я не ошибаюсь) работы в нашем деле найдется ему больше, чем мы предполагаем.

   2) Судьбинин -- милый, добродушный волжский бурлак с шепелявым и картавым выговором, вульгарным голосом и мужицким темпераментом. Может быть, ввиду жары он недостаточно изящно одевается и поэтому кажется на сцене до такой степени нелепым. Он старается быть бонтонным, а Вы знаете, что такое актерский бонтон! Пока он не будет заменен -- "Шейлок" итти не может, так как благородный, царственный купец Антонио менее всего подходит к волжскому бурлаку. О Борисе смешно даже и думать, Несчастливцев--немыслимо! В "Ганнеле" -- лесничего невозможно ему поручить. Он настолько безнадежен в этих ролях, что присутствие его фигуры и тона в хорошем ансамбле разрушает все. Пока не надумали другого актера, я молчу и смотрю на него как на манекен, временно замещающий другого артиста. Я не пробую даже делать ему замечаний, так как, чтобы добиться чего-нибудь, надо ему отрезать руки, ноги, язык, запретить говорить своим выговором...

   Он славный малый, недалекий, и отлично рисует. О нем после. Как актер он безнадежен для меня (даже исправника в "Самоуправцах" читает очень скверно). Может быть, Вы присмотритесь и поймете, с какого конца подойти. Я не могу понять, за что ему платят деньги в провинции. Должно быть, что-нибудь да есть, хотя бы в бытовых ролях, что ли? -- не понимаю.

   3) Андреев -- не знаю, какой он простак, но как венецианский нобиле он ужасен: это любитель (из дьячков), а не актер. Голос пономаря, разговор как у парикмахера.

   4) Недоброво (Алеева) -- милая, порядочная, бесстрастная (пока) птичка. Лиризм Джессики выражается в отчеканивании стихов. Темперамент в переторапливании. Но в ней нет ничего тривиального (это огромное достоинство). Все бледно, неумело. Это Шереметьевская без ее красоты. Ей нельзя играть Джессику (придется заменить ее), но какой-нибудь водевиль или комедийку, где ей придется щебетать и топать ножкой, играть можно. Может быть, она не развязалась. (На последней репетиции Александр Акимович так к ней пристал, что она разревелась и потом заиграла гораздо лучше.) Может быть, она дойдет до обморока и тогда сделается актрисой. Подожду высказываться о ней определенно4.

   Вот три черных пятна на нашем горизонте; перехожу к свету.

   Савицкая -- восхитительная барыня. Выйдет толк. Знаю ее по считкам, так как меня пока не пускают на "Антигону", только в воскресенье буду ее просматривать.

   Иерусалимская -- боготворит, молится на наше дело. Очень хорошо читает генеральшу в "Гувернере" (с темпераментом). В "Самоуправцах"-- это две капли воды Федотова -- пришлось менять тон. Еще не поймала.

   Книппер. Ее проучили в Кунцеве, и она не может дождаться своей очереди, т. е. репетиций. Читала Ирину на общих тонах, но роль пойдет.

   Стефановская пока сконфузилась. Я ожидал большего в Перепетуе ("Гувернер").

   Шидловская -- одумалась, помирилась с Желябужской (водой не разольешь) и опять стала прежней. Загорелась... Она очень серьезно, по-моему, больна нервами.

   Желябужская -- пока ничего, кроме хорошего, сказать не могу,-- очень серьезное и сердечное отношение к делу, без ломаний, каприза и чванства.

   Самарова прислала телеграмму, что служит. Явится к 1 июля с/г.

   Мейерхольд мой любимец. Читал Аррагонского5 -- восхитительно -- каким-то Дон-Кихотом, чванным, глупым, надменным, длинным, длинным, с огромным ртом и каким-то жеванием слов. Федора... удивил меня. Добродушные места -- плохи, рутинны, без фантазии. Сильные места очень хороши... Думаю, что ему не избежать Федора, хотя бы в очередь.

   Москвин... Какой милый... Уж у него кишки вылезают от старания. Он лишь местами вульгарен в нобиле, но это стушуется (Саларино). (Чудно читает подьячего в "Самоуправцах" 6.)

   Чупров (Чириков) -- отличная находка. Ужасно смешон и даже разнообразен. Выдержит ли Чупров большую роль -- не знаю, но столетний Гоббо-отец (в считке) произвел фурор (за отсутствием Артема "пришлось дать ему, и я пока не раскаиваюсь). Митрич (в "Самоуправцах") понравился очень по бытовому тону (которого нет в Гоббо). Митька в "Гувернере" тоже будет смешон: у него с лица не сходит блаженное выражение (какое встречаешь на старинных образах) -- уж очень он удивлен, что его пустили в чистый дом. Усиленно наблюдаю, чтоб его не захвалили7.

   Тихомиров. Пресимпатичный и серьезный актер. Переживает большие нравственные страдания, и потому с ним я особенно нежен и осторожен. Он талантлив и с темпераментом, но ради мнимых традиций, ради тонкости игры все смягчает, все стушевывает и боится выйти из шаблона. Копается в мелочах, а общего настроения не признает. Он стремится выразить какую-то тонкость, все толкует: как он понимает роль, для чего он делает тот или другой нюанс, и трусит малейшей смелости. Вот его впечатление о наших репетициях: "Я совершенно спутан, -- говорит он, -- мне все кажется, что все играют так резко, грубо..." И вместе с тем первый смеется, если мне удается сделать удачное указание артистам. Он показал себя в четырех ролях: страж ("Антигона"), Дож (передан временно), Девочкин в "Самоуправцах" (тоже) и Иван Петрович в "Гувернере". Во всех четырех ролях мне пришлось (с болью душевной) не согласиться с его толкованием. Александр Акимович уверяет, что в "Антигоне" он набрался уже смелости. В моих пьесах не могу сказать, чтобы это было так. Все это меня нисколько не смущает. Напротив, я жду, что он увлечется и ударится в крайность, а именно: начнет говорить так просто, что всем станет скучно, будет показывать, ради смелости, только одну спину. В моей практике часто случались такие перерождения.

   Я уверен, что скоро мы его переработаем, но теперь, бедный, он переживает тяжелые минуты. Ох, эта провинция и литературный кружок! Все чистенько, гладенько. Это не актеры, а какие-то Молчалины по умеренности и аккуратности!

   Ланской. Глуп, но славный малый. Совсем петербургская штучка. Если он омосквичится -- беда, тогда он мне напомнит хорошенькую японку в современном платье, настолько ему не пойдет московский "спинджак" мешком. Дорогой он прокутился отчаянно, но собрал последние силы и в первый день явился во всем блеске, с иголочки. Показывал свой гардероб, позировал. Теперь немного обносился. Я, например, заметил, что свою чудную сорочку он что-то долго не меняет, но тем не менее -- занял хорошую комнату, ездит на извозчиках. Если он не удержится у нас, то потому, что не за кем ухаживать -- все верные жены или строгой нравственности девицы. Но я влюблен в его тон, манеры и дорожу им, как дорожат негром в модном ресторане... для шика! Повторяю, он славный малый... добродушен... ни разу не слыхал, чтобы он хвалил себя в какой-нибудь роли. На сцене трус отчаянный... Но с ним я оправлюсь... он у меня совсем в руках... благоговеет и боится как огня. Когда его расшевелишь, он очень заразительно смеется. Драмы боится как огня и проклинает Аполлонского, который навязал ему какой-то ужасный слащавый и фальшивый тон8. Играет Грациано (будет нобиле настоящий), Володю ("Гувернер" -- недурно), Рыкова (такого гвардейца на русской сцене не скоро увидишь). В драматических сценах возмущается немного по-петербургски, и это мне ужасно нравится и, представьте, это очень в пользу пьесы, т. е. мельчает его роман с княгиней и оправдываем[ся] поведение Платона9.

   Калужский. Очень бодр, энергичен, несмотря на тяжелую работу и жару. Говорят, отлично играет Креона. Прекрасно читает и планирует князя Сергея ("Самоуправцы"). Сегодня, сейчас, в первый раз режиссирует без меня "Гувернера" (жду жену, чтобы узнать, не осрамился ли он). (Жена играет свою старую роль вместо Роксановой.) Очень будет мил в Мароккском (играет молодого тигра, пылкого, страстного и по-восточному глупого). Я им доволен10.

   Шенберг. Работает вовсю и без устали. Очень доволен... Что будет дальше?

   Бурджалов. Увлечен. Целый день валяется по полу, отыскивая тон для Ланчелота11.

   Красовский. Лижет мне руки... При удобном случае льстит... Кажется, сконфужен, но боится это показать. За наказание получил протоколиста и управителя в "Шейлоке" и "Самоуправцах". Как он ни вульгарен, но он царь -- в сравнении с Андреевым -- на днях придется передать ему роль последнего.

   Платонов. Мне он очень симпатичен как актер, за исключением одной мелодраматической нотки в голосе (по его словам, он к ней привык, потому что провинциальные барышни это очень любят). Недалек, но влиять на него можно. Полное повиновение. О нем голоса раздваиваются. Некоторым он очень нравится, другим не очень (и это меня удивляет). Я его не сравню с Рыжовым, например. У него есть обаяние, которого нет у последнего. Немного он русопет, но в Бассанио12 он не режет. Мне кажется, что многих смущает его мелодраматическая нотка. Во всяком случае, он находка, а за 900 рублей тем более.

   Суфлер -- приличен, но, кажется, суфлирует неважно (это даже хорошо, чтобы учили роли).

   Манасевич13. Черт знает что! Он сам про себя говорит, что он впалый, и действительно, он нерасторопен. Хозяйство у нас в полнейшем беспорядке. У него не хватает, например, энергии, чтобы подобрать ключ к замку шкафа, или купленный сундук, драпировки поставить и повесить на место. Я бы давно с ним расстался, если бы не боялся вторгнуться в Вашу область; однако он настолько порядочный человек, что сам сознался в своем бессилии и отказался, заявив, что до Вашего приезда он согласен подождать. Узнав об его отказе, Рындзюнский изъявил желание поступить на его место14. Теперь я в большом волнении: как поступить. Я очень плохой хозяин и боюсь в этом направлении предпринять что-нибудь решительное. Мне, например, кажется, что упустить Рындзюнского -- жаль. Он, по-моему, расторопен, умен, приличен, очень предан делу и с большим темпераментом, но ведь не мне, а Вам придется с ним возиться, это раз. С другой стороны, если Судьбинин не годится как актер -- нельзя ли из него сделать Вашего помощника, ибо он обнаружил большие хозяйственные способности. Кроме того, он хорошо рисует... Бог знает, может быть, все это можно совместить, так как нарушать с ним условие (на честном слове) значило бы давать повод и актерам поступать с нами так же. А зря денег платить не хочется... Вот что я решил, простите, если сделал ошибку, но я забочусь о том, чтобы она оказалась поправимой: пусть Рындзюнский заменит нам Манасевича до Вашего приезда. Мы его испытаем на деле. Я предупредил его, что ничего окончательного я не могу без Вас ему сказать. Он согласился на пробу. Если комбинация с Судьбининым удастся, то я окажусь правым, так как предупреждал его...

   Общее настроение -- очень повышенное. Все необычно для актеров. Общежитие (дача, которую, на свой страх, для товарищей наняли Шенберг и Бурджалов. Чудная дача, очень симпатичное общежитие), премиленькое, чистенькое здание театра. Хороший тон. Серьезные репетиции и главное -- неведомая им до сих пор манера игры и работы. Вот, например, мнение Москвина: "Когда мне давали Саларино и я прочел роль -- мне стало скучно, а теперь это самая любимая, но и самая трудная роль". Первые репетиции вызвали большие прения в общежитии. Было решено, что это не театр, а университет. Ланской кричал, что за три года в школе он слышал и вынес меньше, чем на одной репетиции (конечно, это не очень рекомендует петербургскую школу). Словом, молодежь удивлена... и все испуганы немного и боятся новой для них работы. Порядок на репетиции сам собой устроился образцовый (и хорошо, что без лишнего педантизма и генеральства), товарищеский. Если бы не дежурные -- у нас был бы полный хаос, так как первое время мы жили даже без прислуги (взятый Кузнецов скрылся в день открытия). Дежурные мели комнаты, ставили самовары, накрывали столы -- и все это очень старательно, может быть, потому, что я был первым дежурным и все это проделал очень тщательно. Словом, общий тон хороший. Репетиции, ввиду того что все новые лица, идут туго (хотя их было уже около 22). "Антигона" вся прочтена по ролям. Мизансцена сделана, и репетируют на сцене целиком.

   "Шейлок" по ролям прочтен неоднократно. Мизансцена сделана четырех первых картин. Еще далеко не слажено по тонам.

   "Самоуправцы" прочтены. Мизансцена сделана первых трех актов.

   "Гувернер" прочтен, к мизансценам не приступали.

   Перехожу к последнему и самому главному.

   Чарский. Думаю, что он попадет к нам, но не будем торопиться. Он места не найдет так скоро... и не так уж он необходим.

   Вишневский. Увы!-- он нам нужен до зарезу, и больше всех мне как режиссеру и актеру. Без него "Шейлок" не пойдет (если не закабалять Калужского). Без него все мои силы и время уйдут на "Федора". [...] По-моему, с Вишневским надо покончить теперь же, но до 20 июля молчать. Надо выслать ему все роли. [...]

   Merci за письмо -- отвечаю на некоторые вопросы.

   1) Верю Вашему знанию публики, верю и литературному чутью и боюсь вмешиваться в вопрос репертуара. Я часто ошибался в выборе пьес. Если писал свои соображения о "Между делом", то только для Вашего сведения. Буду читать и думать о пьесах.

   2) Буду стараться добиваться техники для проведения "Много шума" почти без антракта, но... это очень трудно.

   3) Очень люблю "Укрощение строптивой", но зачем трогать Южина. Он хороший человек и артист, а главное, получится отвратительный тон конкуренции -- это будет отзываться театральной гнилью ("Шейлок", "Укрощение"). Хотя жаль. Для Книппер чудная роль. Можно попросить не ставить пьесы, так как Лешковская играет ее ужасно15.

   4) Может быть, Эллида -- Роксанова, но какой это удар для Книппер. Надо ей придумать что-нибудь очень эффектное. Жаль, если она отойдет на второй план 16.

   5) Москвин -- Федор -- это очень интересно17.

   6) Буду пробовать, но ужасно боюсь Мейерхольда -- старика. Не могу отрешиться для Курюкова от тона Артема18.

   7) Артем -- Голубь-отец? Уж очень я сроднился с этой богатырской парочкой: Зонов и Грибунин 19.

   8) Симов разрешит вопрос об Архангельском соборе20 так же просто, как и первую декорацию "Потонувшего колокола". Конечно, нельзя уменьшать пропорции. Мы с ним час сидели в Кремле, отыскали церковь (деревянную), которая была между Успенским и Архангельским соборами. Думаю, что выйдет недурно.

   Мой сердечный привет Екатерине Николаевне. Жена просит передать ей и Вам свое почтение.

   Преданный и уважающий Вас

К. Алексеев

   Нет возможности перечитать все письмо, уж очень я расписался, воспользовавшись свободным вечером. Не взыщите за ошибки, описки, помарки и стиль. До вторника буду сильно занят репетициями.

На вопрос: "В чем вы спите?", Мэрилин Монро, не задумываясь, отвечала: "В "Шанели № 5".