340. Л. Я. Гуревич

24 декабря 1909

Москва

Дорогая Любовь Яковлевна!

Спасибо за письмо и за немецкую выписку. Спасибо немцам за то, что они нас не забывают1.

   Я знаю, что Вы нас не забыли, а Вы знаете, что мы Вас не можем забыть. Разве оазисы в пустыне забываются? Вы такой оазис в нашей артистической жизни. Боже, до чего все остальное большинство критиков тупы, узки и не вдумчивы. В этом году нас хвалят совершенно неожиданно. Это произошло потому, что Южин и Незлобии приказали хвалить их театры, неловко же ругать нас одних. Хвалят, но, пожалуй, лучше бы ругали... Как трудно доказать самые простые истины.

   Внешняя сторона этого сезона -- отвратительна, так как публику, которая, как Вы знаете, умнее большинства критиков, спутали, и нам приходится бороться с этим самыми решительными мерами. Южин проповедует свободу актера, другими словами: монтировочная часть дает какую угодно декорацию и обстановку; кто угодно режиссирует; на пьесу заранее определяют 15, 20 репетиций (даже на "Дмитрия Самозванца", на "Цезаря и Клеопатру" 2, причем на главные роли назначают по 2 и по 3 исполнителя. Они имеют каждый по 5, 7 репетиций. Причем часто репетируют не с теми, с кем играют. Когда молодежь обращается к Южину за советом, как пережить такое-то место роли, он отвечает: "Какое мне дело? Играйте хорошо". Все бездарные актеры в восторге, точно так же как и старики; наиболее талантливые из молодежи просятся к нам... За 4 месяца состряпали, кажется, от 8 до 10 пьес. Пресса разрывается от восторга, и публика валит (это значит вместо 700 р. на круг делают 1200). Итак, антреприза, самая провинциальная, и поощрение актерского ремесла.

   Незлобии делает как раз то, в чем нас до сих пор упрекали, т. е. ни единого порядочного актера (лучший -- Асланов, наш ученик, который оказался слабым для нашей труппы),-- все построено на сверчках, комарах, шуточках; то играют на сукнах, то устраивают три сцены на одной, т. е. проиграют на одной, откроют другую и т. д. Надо отдать справедливость: любви и порядочного отношения -- много. Скажу даже, что театр симпатичен и куда симпатичнее теперешнего Малого. Шуму и похвал много, сборов никаких. Но все-таки это путает публику. Теперь никто ничего не понимает: кто же первее -- актер, режиссер; нужен ли реализм или импрессионизм?

   Что же делать при таких обстоятельствах? Мы решили утроить художественные требования к себе и выбросить все, что стало пошлым на сцене. Никаких mise en scène, никаких звуков. Повели все на простоту, на внутренний рисунок роли. Понимаете, чего стоит перевернуть всю труппу сразу на то, к чему мы шли постепенно и систематически. Нет худа без добра. Это заставило всех обратить внимание на мою "систему", которую за эти годы я достаточно подготовил. Работа адская, но интересная.

   Нас хвалят, но, конечно, многие даже не поняли нового направления театра. Так, например, в "Месяце в деревне" стоит посреди сцены лавка, в другом акте -- диван, в третьем -- скамейка. Все по парам приходят, садятся и, без единого движения, говорят. Пьеса имеет большой успех, и все-таки все сделал режиссер и обстановка, а актеры -- посредственны. Публика видит перемену, пишет мне письма, просит разъяснить. Я отписываюсь... Но нельзя же частным образом объяснить толпе ту чепуху, которая происходит во всех театрах. А тут еще, с легкой руки Балиева, пошли эти проклятые кабаре!..

   Тем не менее наше новое направление, по которому можно пойти только пройдя все этапы 12 лет тяжелой работы и искания, делают свое дело. Мы стоим особняком, нас не смешивают с той пошлостью, которая гнездится рядом. Дела поэтому идут пока хорошо, даже очень. До постановки "Месяца в деревне" -- с одной "Анафемой", которую нельзя ставить по пять раз в неделю, как "Синюю птицу", так как актеры бы умерли от истощения, изображая чертей и богов... С "Анафемой" по два раза в неделю, а в остальные дни со старыми пьесами, мы по 9 декабря сделали на круг с утренниками (которые идут по сильно удешевленным ценам) по 2175 р. на круг. С 9 декабря по сие время -- сплошные полные сборы с аншлагами.

   На праздники до 7 января -- все билеты проданы. Это, конечно, блестяще. Лучше, чем в прошлом году. Так что на публику жаловаться грех. На работу также. Но... что будет дальше?! Не спутают ли нам публику, которую мы 12 лет подготавливали?!..

   А Вас здесь нет... ни одной живой души, чувствующей театр, здесь нет...

   Вот почему с начала сезона и по сегодняшний день (первый в этом сезоне) у меня не было ни одного вечера свободного, если не считать 4--5 вечеров, которые я, по приказанию доктора, лежал в кровати от истощения и усталости. Первым свободным вечером пользуюсь, чтобы написать Вам и жене, которая с детьми уехала на несколько дней в деревню, где их неожиданно застал 25-градусный мороз.

   Сижу накануне праздника один в большом доме. Скучновато, одиноко и потому с тем большим удовольствием пишу милому петербургскому другу. Вспоминаю милую Ольгу Николаевну, которой, увы, не могу уже писать.

   Не сердитесь на жену. Она с ног сбилась. Дети выросли, начались выезды. Она, бедная, отдувается за меня, заглаживая все мои промахи по семье и многочисленной родне. Кажется, она, как и я, не может найти часа, чтобы одеться и поехать сняться.

   С праздником! Желаю бодрости, успеха и здоровья.

   Пишу 24-го, а письмо пошлю 27-го, так как сегодня, в канун праздника, оно затеряется на почте. Целую Ваши ручки.

Сердечно преданный К. Алексеев

341. М. В. Добужинскому

28 декабря 1909

Москва

Дорогой и многоуважаемый Мстислав Валерьянович!

   Поздравляю Вас с праздником и наступающим Новым годом. Не писал до сих пор потому, что загнан работой, как лошадь. Играю ежедневно, часто по два раза на дню; кроме того -- репетиции, составление поездки и репертуара будущего года.

   С нетерпением ждем вестей от Александра Николаевича Бенуа. Искренно рады тому, что он заинтересован Мольером. Относительно Тургеневского спектакля -- думаем. Нелегко сразу определить эпохи. Немирович обещал перечесть все пьесы и сообразить с литературной стороны заданный Вами вопрос.

   Сам спектакль решен для будущего года, тем более что, если мы его не сыграем, у нас перехватит эту идею Малый театр.

   Вернее всего он составится из следующих пьес:

   1) "Нахлебник",

   2) "Где тонко",

   3) "Провинциалка",

   4) "Вечер в Сорренто"1.

   Хотелось бы знать Ваше мнение: как Вам чудится распределение эпох между этими пьесами.

   Несомненно, что "Нахлебник" -- самая ранняя по эпохе пьеса, а "Вечер в Сорренто" -- самая поздняя.

   В "Провинциалке" почему-то хочется самых широких кринолинов.

   Напишите: куда Вас тянет.

   "Месяц в деревне" делает полные сборы, но вне абонемента публика слушает пьесу довольно плохо. Сильно кашляют. Сегодня Книппер попробовала изменить прическу. Играла в своих волосах. По-моему, несравненно лучше и даже типичнее для ее лица. Часто вспоминаем Вас и очень жалеем, что Петербург не в Москве, а Москва не в Петербурге.

   Низко кланяемся Вашей уважаемой супруге. Еще не собрался на выставку, так что не видал там эскизов "Месяца в деревне". Жена, дети шлют Вам поклоны. Жму Вашу руку и мечтаю опять поработать не только над Тургеневым, но, главное, над Метерлинком.

Сердечно преданный и уважающий Вас

К. Алексеев

   28/XII 909

На вопрос: "В чем вы спите?", Мэрилин Монро, не задумываясь, отвечала: "В "Шанели № 5".