Мэрилин Монро
Главная страница сайта Биография Мэрилин Монро Фильмы,в которых снималась Мэрилин Монро Фотографии Мэрилин Монро Ссылки на другие сайты о Мэрилин Монро Слухи и факты о Мэрилин Монро


Огромное обновление фото-больше 100 новых фотографий-
смотреть!


Пополнение стиховорений Мэрилин Монро: на сайте появились 4 новых-читать!


Прослушать песню Мэрилин Монро:"I wanna be loved by you":Скачать можно здесь.Текст песни можно найти здесь.

 


О ЦЕНЗУРЕ

Доклад в Московском литературно-художественном кружке

   Наше искусство обладает некоторыми особенностями. И вот в чем они заключаются.

   Сценическое искусство -- собирательное. Оно соединяет в гармоническое целое творчество литераторов, артистов, музыкантов, художников и представителей пластического искусства. Общими усилиями нескольких искусств оно действует одновременно на чувство, ум, слух, зрение тысячной толпы и достигает такой высокой силы впечатления, которой не способны дать в отдельности каждое из названных искусств. Пусть наше искусство недолговечно, но зато оно неотразимо.

   Произведения других искусств воспринимаются толпой бесшумно, в молчаливом созерцании. Поодиночке или группами приходят люди на выставки или в музеи, чтоб любоваться творениями художников резца и кисти. Эти создания искусств оцениваются поколениями и веками.

   В театрах суд производится толпой поспешно, под впечатлением минуты, до окончания творчества. Толпа не любит сдерживать своих порывов, которые бывают столь же экспансивны, сколь и несправедливы. Вот почему почетные овации, оскорбительные порицания или шумные демонстрации и протесты -- обычные явления в стенах театра. Это естественно, так как толпа имеет свойство самогипноза. Стадное чувство еще больше разжигает впечатления, идущие со сцены, и заставляет биться усиленно тысячи человеческих сердец одновременно.

   Искусство сцены легко воспринимаемо и общедоступно, так как драматические произведения литературы воплощаются артистами и иллюстрируются художниками. Все другие способы-общения с толпой требуют от последней подготовки. Так, например, чтение книги доступно только грамотным, понимание читаемого требует привычки, мысль, выраженная в музыке, ясна специалистам, а немая статуя или картина много говорит душе художника, но не всегда -- простому зрителю. Сценическое искусство может быть доступно всем -- царю и крестьянину, ученому и безграмотному, старику и ребенку.

   Публика идет в театр для развлечения и незаметно для себя выходит из него обогащенная новыми мыслями, ощущениями и запросами благодаря духовному общению с ней авторов и артистов со сценических подмостков.

   Таким образом, произведение драматической литературы может получить значение проповеди, а сцена и театр -- превратиться в кафедру и аудиторию.

   Сухая форма обыкновенной проповеди или лекции не популярна, так как толпа не всегда любит поучаться. Любовь же ее к зрелищам и развлечениям -- безгранична. Вот почему она с такой охотой наполняет театральный зал и там с большой легкостью усваивает мысли авторов произведений и сживается с образами, созданными артистами. Действительно, легче всего воздействовать на ум через посредство сердца, и этот верный путь по преимуществу избрало для себя наше искусство. Оно проводит мысли авторов в толпу через успех артистов.

   Обладая большой силой духовного воздействия на толпу, театр получает крупное общественное значение, раз что с его подмостков проповедуют возвышенные мысли и благородные чувства.

   Он может с той же силой принести большой вред обществу, раз что с его подмостков будут показывать толпе пошлость, ложь и предрассудок 1.

   Все эти особенности нашего искусства вызвали усиленный контроль и опеку над театром со стороны администрации, желающей ограничивать свободные мысли, чувства и слова. Вот почему театр больше других искусств терпит гнет цензуры, религиозных и полицейских ограничений. Вот почему он поставлен вне всяких законов и не огражден никаким правом.

   Ц_е_н_з_у_р_н_ы_е_ _у_с_л_о_в_и_я_ _т_е_а_т_р_а_ еще тяжелее, чем в других областях искусства и литературы 2.

   Вот те инстанции, через которые проходит всякое драматическое произведение, прежде чем увидеть свет рампы:

  

Инстанция I

   Согласно ст. 85 "Устава о цензуре и печати" автор драматического произведения представляет в Главное управление по Делам печати два экземпляра своей пьесы при прошении с гербовым сбором в 1 р. 20 коп. По ознакомлении с произведением Главное управление по делам печати возвращает автору один из представленных экземпляров с разрешительной надписью цензора, а другой хранит в библиотеке Управления.

   Если драматическое произведение признается цензурой неудобным к представлению на сцене, то согласно ст. 88 "Устава о цензуре и печати" об этом составляется мотивированная докладная записка. Содержание ее не объявляется автору, который признается в данном случае частным лицом. Считается неудобным вступать с ним в официальную переписку.

   Пьеса разрешается к представлению по предъявлении административным властям цензурованного экземпляра. Поэтому для облегчения постановки пьесы на сцене автор должен или сам издать свое произведение, или поручить издание другому лицу.

  

Инстанция II

   Чтоб получить право на издание своего произведения, следует представить в общую цензуру экземпляр пьесы, оплаченный гербовым сбором в 60 коп., вместе с письменным ходатайством о ее разрешении. Эта инстанция, не обязанная сообразоваться с предыдущей, нередко расходится с ней во взглядах на драматические произведения. Она нередко запрещает публике читать то, что исполняется на сценах императорских и частных театров.

   Согласно циркуляру Главного управления по делам печати от 21 марта 1884 года за No 1361 и 11 декабря 1892 года за No 6042 автор не имеет права на изданной и отпечатанной пьесе, сделать надпись о том, что его произведение дозволено к представлению на сцене.

   Со своей стороны, полицейские власти не имеют права довольствоваться законно изданным и отпечатанным экземпляром для разрешения постановки пьесы, так как в этом случае они должны руководствоваться разрешением специальной драматической цензуры.

  

Инстанция III

   Автор вторично представляет свое произведение, отпечатанное или литографированное, в Главное управление вместе с прошением, оплаченным гербовым сбором, и ходатайствует о внесении пьесы в "Правительственный вестник", в список пьес, безусловно дозволенных к представлению.

   Это делается ввиду того, что согласно ст. 90 и 91 "Устава о цензуре и печати" полиция имеет право разрешать к представлению только пьесы, опубликованные в "Правительственном вестнике", в списке пьес, безусловно дозволенных к представлению. Иногда пьесы попадают в означенный список скоро, иногда же через один-два месяца.

   Главное управление по делам печати не всегда находит возможным вносить в "Правительственный вестник" пьесы, уже разрешенные драматической и общей цензурой и во всем точно отпечатанные с оригинала, одобренного самим Управлением.

  

Инстанция IV

   Московские театры поставлены в исключительное положение, о котором ничего не упоминается в "Уставе о цензуре и печати".

   Все предыдущие инстанции контролируются особым цензором, находящимся в Москве, прежде чем пьеса попадет на сцену. Он должен пересматривать и утверждать уже разрешенные рукописи, проверять впечатления, производимые пьесой на сцене, и делать поправки, изменения или запрещения по своему личному усмотрению. С этой целью он просматривает пьесы, предназначенные к постановке, и присутствует на генеральных репетициях и на первых спектаклях 3.

  

Инстанция V

  

   Эта инстанция существует для небольшой категории пьес, вроде "На дне", "Мещане", "Преступление и наказание", "Царь Борис" и пр. Эти пьесы, хотя и одобренные Главным управлением по делам печати, разрешаются к представлению на сцене исключительно по ходатайству находящегося в Петербурге Русского театрального общества. В "Уставе о цензуре и печати" нет указаний на эту инстанцию.

   Существует еще категория пьес, которые согласно циркуляру Главного управления от 15 октября 1868 г. за No 2541 дозволяются к представлению исключительно на императорских театрах.

  

СЛУЧАЙНЫЕ ИНСТАНЦИИ

  

Инстанция VI

  

   Кроме перечисленных обязательных инстанций существует много случайных. Так, например, все министерства могут наложить свое veto на сценическое произведение, смотря по теме, затронутой в нем, и по форме ее воплощения.

   Такие случаи в театральной жизни многочисленны и разнообразны, как разнообразна сама жизнь, которую призван театр отражать на сцене. Приведем несколько случаев из своей личной практики:

   а) Пьеса А. Толстого "Царь Федор", находившись 30 лет под запретом, проходила разные инстанции в министерствах и была разрешена не всем, а лишь некоторым театрам на личную ответственность предпринимателей. При этом разрешение пьесы было поставлено в зависимость от исполнения роли центрального лица -- царя Федора 4. В данном случае был повод к опасениям неправильной трактовки роли, написанной местами рискованно.

   б) Пьесы М. Горького "Мещане" и "На дне" прошли также министерский контроль, причем для первой потребовалась проверка впечатления при полной сценической обстановке.

   С этой целью была устроена генеральная репетиция в присутствии всего цензурного комитета, министров, их семей и большого числа высокопоставленных лиц. На этой репетиции были внесены поправки, после которых спектакль был разрешен. Он прошел без инцидентов, но надзор за впечатлениями, производимыми пьесой, продолжался долгое время. Он продолжается и по сие время, когда постановка пьесы "На дне" совпадает с событиями, нарушающими спокойствие общественной жизни5.

   в) Пьеса "Доктор Штокман" также не миновала министерства... Она прошла эту инстанцию и удержалась в репертуаре некоторых театров благодаря особой снисходительности главного цензора6.

   г) Пьеса "Иван Мироныч" Чирикова неоднократно поступала для просмотра в Министерство народного просвещения7 и т. д. и т. д.

  

Инстанция VII

   касается пьес, затрагивающих религиозные или духовно-нравственные вопросы. Эта инстанция -- неофициальная, духовная цензура. Сила veto такой цензуры непреодолима. Так, например, пьеса "Ганнеле" исполнялась в течение многих лет на сцене Литературно-художественного кружка в Петербурге. После долгих хлопот удалось получить разрешение на ее постановку в Москве. Эта строгость распространялась на Москву, как говорят, потому, что в ней много церквей и духовенства. По той же причине пьеса не разрешена и по сие время для Киева.

   Во время коронации императора Николая II весной [1896 года] пьеса "Ганнеле" прошла в Москве около 20 раз и вызвала восторженные рецензии даже в "Московских ведомостях". Спустя несколько лет один из существующих московских театров включил ее в свой репертуар главным козырем, на котором основывал материальные расчеты предстоящего сезона8. Настал момент, когда пьеса сделалась настолько необходимой театру, что без нее казалось невозможным дальнейшее существование предприятия. При последних аккордах финального хора ангелов на генеральной репетиции администраторам театра была подана телеграмма от полицейских властей следующего содержания: "Пьесу "Ганнеле" снять с репертуара".

   Полицейские власти отнеслись и к пьесе и к несчастью театра очень сочувственно. Они высказались о "Ганнеле" с большой похвалой и всю ответственность за случившееся отнесли на счет духовных властей, которые восстали против пьесы в частном циркуляре.

   Не место объяснять те перипетии и смешные положения, в которые была поставлена администрация театра при объяснении с духовными властями, тем более что взгляд духовных лиц на актеров слишком хорошо известен всем.

   Предрассудок оказался настолько закоренелым, что администрации театра не удалось даже объяснить духовным лицам разницу между общей цензурой, разрешающей пьесы для печати без сокращения, и цензурой театральной, которая на этот раз усиленно позаботилась о сокращении всех евангельских текстов и о превращении Христа в капуцина... Духовным лицам казалось неправдоподобным существование специальной цензуры для такого учреждения, как театр. Несмотря на ходатайство у его высочества московского генерал-губернатора, несмотря на хлопоты в течение многих лет в святейшем синоде, и по настоящее время не удалось снять наложенное на театр veto духовного начальства. Театр понес убытки до 30 000 рублей, то есть как раз ту сумму, которую, по его расчетам, должна была принести ему снятая с репертуара пьеса.

  

Инстанция VIII

   Согласно циркуляру Главного управления по делам печати от 20 мая 1888 г. за No 2201 "все пьесы, предназначенные к представлению на народных театрах, снабжаются одобрительною надписью в следующем виде: "Г_л_а_в_н_ы_м_ _у_п_р_а_в_л_е_н_и_е_м_ _п_о_ _д_е_л_а_м_ _п_е_ч_а_т_и_ _к_ _п_р_е_д_с_т_а_в_л_е_н_и_ю_ _н_а_ _н_а_р_о_д_н_ы_х_ _т_е_а_т_р_а_х_ _о_д_о_б_р_е_н_о". Экземпляры же пьес, не снабженных печатью и штемпелем Главного управления по делам печати, отнюдь не должны быть допускаемы полицейскими чинами к исполнению на сценах как постоянных, так и временных народных театров".

   На последнем театральном съезде выяснились следующие цифровые данные относительно народных театров (сообщение г. Светлова): "Всех пьес, значащихся в списке безусловно разрешенных к представлению в народных театрах, имеется всего 570; из них 322 одноактных или двухактных водевиля, 19 опер и опереток, 17 малороссийских пьес и опереток и т. д. Капитальных пьес имеется всего 177, но половина из них такие, которых никакой народный театр ставить не пожелает, -- это совсем балаганная литература. Однако ею приходится ограничиваться не только специально народным театрам, но даже и тем, которые по тем или иным условиям должны держаться дешевой расценки мест в зрительном зале" 9.

   В самое последнее время мне пришлось присутствовать при составлении труппы для одного из народных театров. Очень немногие и наименее культурные из приглашенных для переговоров артистов соглашались служить в возникающем деле. Они заключали условия неохотно, в силу материальной необходимости. Наиболее образованные молодые артисты, несмотря на полную свою необеспеченность, несмотря на желание служить делу народного образования, наотрез отказались от него, когда просмотрели список разрешенных пьес для народных театров. Рамка, установленная цензурой, оказалась слишком тесной для их художественных запросов.

   Вот одна из причин, почему народный театр лишается наиболее полезных для него деятелей, относящихся любовно и идейно к вопросу народного образования и разумного развлечения.

   К глубокому сожалению, при современных условиях развитие дела народных театров следует признать безнадежным.

  

Инстанция IX

   От попечителя учебного округа зависит разрешение и утверждение тех литературных произведений, которые предполагается читать в публичных концертах или литературных вечерах.

   Таким образом, чтобы исполнить пьесу, нужно иметь цензурованный экземпляр и подписанную полицией афишу. Чтобы прочесть ту же пьесу во фраках, без грима, костюма и декораций, надо иметь еще санкцию попечителя учебного округа. Другими словами, власть попечителя над театром находится в тесной связи с одеждой артистов. В костюмах действующих лиц они свободны от этой инстанции, во фраках -- они подведомственны Министерству народного просвещения.

   Последствия цензурных стеснений очень печальны для русской драматической литературы, и вот в чем они выражаются. Сама по себе форма литературно-драматических произведений трудна и сжата. Многие талантливые литераторы боятся ее, хотя и сознают заманчивые стороны сотрудничества сценических художников. Прибавив ко всем профессиональным трудностям условия существующих инстанций, станет понятным, почему многие талантливые литераторы отвертываются от театра.

   Кроме того, на сцене действующим лицам воспрещено говорить то, что публика прежде всего хочет от них слышать, а некоторые очень важные действующие лица в жизни раз и навсегда сняты с подмостков сцены. Так, например, высочайшие особы, губернаторы, министры, духовные лица _б_е_л_о_г_о_ _с_а_н_а_ (монахи дозволены). Военные допускаются только в фантастических театральных формах, а не в настоящих, и с фальшивыми орденами, очевидно потому, что театр, по военным понятиям, позорит мундир.

   Высшие сановники и административные лица пропускаются на сцену в симпатичном виде, но их нельзя показывать ни в слишком парадной форме, ни в слишком домашнем неглиже. Либералы, политически неблагонадежные люди, конечно, отсутствуют на сцене. Квартальные и полицейские пропускаются только в произведениях благонадежных авторов. У Горького же в "На дне" пришлось выпустить квартального в форме обер-кондуктора 10.

   Все эти действующие лица говорят не о том, что их должно интересовать. Я никогда не слыхал со сцены, чтобы рабочий говорил о рабочем вопросе, неверующий -- о вере, мужик -- об аграрных вопросах, а студент -- о своих сходках. Все эти лица, с вынутой сердцевиной, кажутся на сцене безжизненными и бессодержательными. Приходится увертываться, лгать; и многие не могут с этим мириться.

   Итак, театр лишен наиболее важных мыслей и чувств, которыми живет современный ему зритель, и наиболее важных действующих лиц в окружающей нас жизни.

   Та же судьба преследует и иностранные произведения, переведенные на русский язык. Правда, иногда удается удачно "газировать" недозволенные мысли и оживлять их удачно скрытыми намеками.

   Публика радуется даже этому и охотнее посещает театр, хотя при этом скорее спутывается в своих догадках, чем разъясняет назревшие вопросы. Этот прием породил новый род quasi-либеральных произведений. Он скользит по поверхности, не опускаясь в глубину. Он щекочет и приятно возбуждает зрителя. Такой либерализм, одобренный начальством, мельчит большие идеи и действует на публику развращающе.

   В поисках за художественными и цензурными пьесами театр обращается к прошлому, но chef-d'oeuvre'ы литературы, когда-то либеральные, сделались теперь классическими. Академичность их формы и мысли прекрасна, но холодна для современного зрителя, а потому он готов только изредка любоваться ими.

   Таким образом, открывается широкое поле для того рода искусства, которое не преследуется ни цензурой, ни администрацией и всегда привлекает публику. Эти произведения культивируют с большим успехом пошлость, банальность и порнографию.

   Процент таких пьес в современном репертуаре огромен. Среди них теряются те пьесы, ради которых стоит существовать театру.

   При таких печальных условиях может ли приносить театр ту пользу, которую ждут от него? Конечно, нет.

  

Инстанция X

  

   Театр находится в очень большой зависимости от административных и полицейских властей.

   Такая зависимость существует и в иностранных государствах, но в строго узаконенной и ясно определенной форме.

   Без этого последнего условия театр, естественно, предоставляется произволу отдельных лиц и зависит от усмотрения или взгляда последних на наше искусство.

   Нетерпимость такого положения лучше всего иллюстрируют бесчисленные факты из жизни русских артистов и театральных предприятий. Приведу несколько случаев, взятых наудачу.

   Во многих городах провинции существует такой обычай: полицейские власти отбирают от приезжих артистов и антрепренеров их паспорта и оставляют их в своих портфелях на все время пребывания труппы в подведомственных им городах. Этот обычай вызван недоверием указанных властей к деятелям сценического искусства.

   От тех же властей зависит определение размера залога, который вносится предпринимателем в обеспечение могущих произойти неплатежей. Нередко судьба антрепренера и его предприятия зависит от местного начальства, которое не обязано считаться со всеми обязательствами и предварительными расходами, которые связывают антрепренера как нравственно, так и материально с законтрактованными артистами и начатым предприятием. Нередко дело распадается до своего возникновения, когда требуемый залог оказывается не по силам антрепренеру. Он разоряется, а труппа остается без дела и без куска хлеба.

   Недавно в одном из городов провинциальной России не была разрешена к постановке пьеса Грибоедова "Горе от ума" (газетное известие). Недавно в одном из провинциальных городов местное начальство требовало цензурованного экземпляра пьесы Гоголя "Ревизор" и без него не соглашалось разрешить спектакль (газетное известие).

   На последнем съезде сценических деятелей был доложен случай, происшедший в Ярославле. Там не была разрешена к постановке оперетка "Бедный Ионафан" ввиду того, что ярославский архиепископ был Ионафан.

   Пьеса Найденова "Дети Ванюшина" не была разрешена к постановке в Казани, так как думали, что автор ее вывел в своем произведении одну семью, известную всему городу.

   Нередко местное начальство берет на себя обязанности цензора и требует из театра экземпляры пьес для просмотра. Так, например, исправник одного из глухих городов провинции поправлял Грибоедова следующим образом:

  

   "В сенат подам, к министрам,

   К высшему начальству!" 11

  

   Он не считал возможным упоминать государя в таком месте, как театр.

   Недавно в Ростове была снята с репертуара пьеса Шиллера "Дон-Карлос" ввиду шумных оваций, которые она вызывала в публике. То же неоднократно происходило и со многими другими пьесами, например "Доктор Штокман", пьесы Горького и пр. и пр.

   В текущем сезоне была разрешена в Киеве пьеса Шиллера "Вильгельм Телль" при условии постановки не более двух раз в неделю.

   При постановке пьесы Горького "Мещане" обязанности билетеров исполняли полицейские, наряженные в костюмы театральных лакеев.

   Достаточно того, чтоб автор пьесы в своей частной жизни оказался лицом неблагонадежным, чтоб его подвергли преследованию или каре по делу, до театра не относящемуся, и пьеса его безнаказанно снимается с репертуара театра, отчего предприниматель и труппа несут убытки, которые взыскивать не с кого за отсутствием соответствующей статьи закона ("Дачники" в театре Комиссаржевской) 12.

   Контроль над театрами поддерживается полицейскими властями неустанно. Для этого введен порядок ежедневной подписи афиши. Ни один спектакль, хотя бы пьеса шла сотни раз, при одних и тех же условиях и в том же городе, не может состояться до тех пор, пока ежедневная афиша не будет одобрена к напечатанию полицейской канцелярией. Отказ от подписи афиши не преследуется законом, и не существует инстанции для апелляции или для взыскания убытков. Администрация имеет возможность отговориться забывчивостью, незнанием, случайностью, и со всеми этими доводами должен мириться предприниматель, принужденный нести все последствия отмены одного или целого ряда спектаклей. В этих случаях добрые отношения предпринимателя и начальства должны ограждать его от убытков.

   Стоит ли при таких условиях составлять сметы, планы действий или бюджеты, без которых не обходится ни одно солидно обдуманное дело, раз что репертуар театра и его материальные расчеты и обязательства зависят от случайности.

   Вот, может быть, одна из причин, почему мы так редко встречаем в России солидные акционерные театральные предприятия.

   Благодаря такому положению вещей нередко приходится встречаться и с курьезами. Так, например, полиции иногда приходится брать на себя роль режиссеров, костюмеров, декораторов и бутафоров.

   Если она заметит на сцене актера в настоящей военной форме или с висящим в петлице орденом, она обязана освидетельствовать его костюм и бутафорскую вещь. И тут не обходится без компромисса. Обыкновенно инцидент к общей радости исчерпывается тем, что середина ордена, где помещается эмалированный образ или надпись, заливается сургучом. В декорациях особенно преследуются всякие намеки на кресты, иконы,, лампады и проч. И в этих случаях полиция обязана снестись с декоратором и указать надлежащие изменения в планировке или рисунке художественных полотен.

   Словом, театр задыхается от инстанций, опеки и произвола.

   Надо его спасти, пока еще не поздно. Необходимо как можно скорее оградить его законом, который принял бы во внимание все особенности и общественную миссию нашего свободного искусства, ныне заключенного в тиски.

  

НАЧАЛО СЕЗОНА

  

   Завтра начинается, сезон.

   Сегодня я приехал в город. Успокоившиеся нервы, точно спросонья, тупо воспринимают впечатления, от которых они было отвыкли за лето. Предстоящий сезон волнует и при мысли о нем пугает. Будущее манит, сулит новые впечатления и интересные волнения, но вместе с тем оно и страшит сомнениями, разочарованиями и оскорблениями самых лучших и болезненных у артиста чувств.

   Испытываешь физический страх. Это -- боязнь за свои силы. Кажется, что их не хватит на десять месяцев тяжелой работы, а между тем нельзя болеть во время сезона. Становишься мнительным и до смешного осторожным к простуде и заразе, а это угнетает.

   "Только бы втянуться", -- успокаиваешь себя, лежа на диване пустой городской квартиры и прислушиваясь к непривычному теперь шуму улицы.

   Действительно, для актера важно втянуться в работу. Чего ему стоит в первый раз после долгого перерыва выйти на сцену, и как во время сезона кажется просто и естественно сыграть целый спектакль! Хорошо и страшно от одной мысли, что вот сейчас занавес раздвинется. Глубоко внутри дрожит какой-то нерв, и нужно большое внутреннее напряжение, чтоб дрожь не охватила всего тела.

   Вот помощник режиссера, старающийся казаться не только спокойным, но и веселым, отдает шопотом последние распоряжения; говор публики, кажущийся теперь злорадным, понемногу замирает вместе с гаснущим светом в зале. В эту минуту теряешь самого себя и становишься каким-то другим человеком -- доверчивым и скромным. Если б стоящий у занавеса мастер сказал мне в эту минуту, что я великий актер, -- я поверил бы ему. Эта лесть воодушевила бы меня. Скажи он мне, что я бездарность, -- мне захотелось бы бежать со сцены.

   Перед поднятием занавеса я не верю, что искусство способно доставить счастливые минуты, я мысленно проклинаю свои заблуждения и твержу обещание никогда впредь не подвергать себя таким нравственным пыткам.

   "Даю!" -- шепчет помощник режиссера и убегает за кулисы; за ним плывут туда же полы раздвигающегося занавеса.

   В эту минуту начинаешь физически ощущать в себе какой-то центр, собирающий растянутые по всему телу нити нервов и натягивающий их, как вожжи. Подчинение этому центру восстанавливает равновесие и самообладание. На минуту смущаешься, не узнавая своего голоса и интонаций, но скоро привыкаешь, разыгрываешься, и тогда не хочется уходить со сцены. Беда, если вовремя не почувствуешь в себе главного центра и не соберешь в него всех вожжей. Распущенные нервы не поддаются управлению, они измучают и собьют с толку даже опытного актера.

   Бог знает, какие мысли приходят тогда в голову. Почудится, что роль забыта, и тотчас кровь застучит в ушах и заглушит суфлера. Вдруг, точно клином, врежется сознание того, как стыдно ломаться перед публикой за деньги. От этой мысли тело деревенеет. Какой-то голос шепчет: "смотри, оговоришься". Испуганно следишь за текстом и именно поэтому рассеешься и скажешь не то слово, за ним другое, третье, потом запутаешься и чувствуешь, что в памяти все стерлось. Вдруг какой-то центр в мозгу начинает критиковать: "неумелый жест... не вышло... глупая интонация... тихо... фальшиво...". Тогда наступает полный разлад и не чувствуешь в себе решимости, чтобы пройти длинное расстояние сцены. Мебель и предметы начинают притягивать к себе и, как назло, что-нибудь уронишь.

   Мне вспоминается при этом один случай. Я участвовал в концерте с одним почтенным и старым артистом. Оба мы читали всем известные стихотворения того поэта, память которого мы чествовали перед избранной публикой. Произошла ошибка, и мы принуждены были ждать своего выхода несколько часов. Я истомился, а он, увлекшись воспоминаниями, рассказывал мне свою тяжелую скитальческую жизнь. Вспомнилось недавнее горе, и он заплакал. В это время его позвали на сцену. Он утерся, попудрил глаза и вышел, не успев приготовиться.

   -- Возьмите книгу, -- шепчу я ему перед самым выходом, -- суфлера нет.

   -- Полноте!.. я двести раз читал это стихотворение перед публикой. Еще гимназистом знал его наизусть. -- Тут он оттолкнул протянутую книгу и вышел.

   На четвертой строчке он запнулся и сразу побледнел, но выдержал паузу и продолжал. На десятой повторилось то же, и он несвойственной ему походкой, инстинктивно приблизился к суфлерской будке и молчал. Публика -- тоже...

   После паузы он начал сначала все стихотворение. Я ему суфлировал, но он не слышал. К десятой строчке его голос начал слабеть, и он остановился на том же месте.

   В публике рассмеялись, а он после длинной паузы ушел за кулисы. Быстро подойдя ко мне, он вырвал книгу и вторично вышел на сцену притворно вызывающей походкой; там он остановился и начал искать в книге свое стихотворение. Пока он перелистывал страницы, публика терпеливо ждала, но он не мог найти стихотворение и неловко бросил книгу на ближайший стул. Книга упала, а в публике засмеялись.

   Бледный и немного шатаясь, он подошел к рампе, почти нахально заложил кисть руки за жилет и в позе плохого рассказчика стал быстро и невнятно читать сначала. На десятом стихе он остановился, а из публики ему стали подсказывать громко, пожалуй, даже с оттенком злорадства и насмешки. Он ничего не слышал и стоял. Публика хохотала. Потом он повернулся и пошел в противоположную от меня дверь, вероятно, избегая встречи. Ужасно то, что дверь павильона оказалась заколоченной. Он дернул ее раз, другой -- и замер. В театре воцарилось молчание.

   Постояв, он повернулся и вышел со сцены разбитой, старческой походкой, протискиваясь между первым сукном и ходом занавеса...1.

   Актер боится таких минут, как кошмара.

   Боже мой! Да стоит ли искусство того, чтобы жертвовать ему столько здоровья, нервов, спокойствия и страданий?!

   Ум отвечал мне: "нет, не стоит", а сердце протестовало.

   Опять потянулась длинная вереница мыслей и ощущений, так хорошо знакомых артистам. Публика не знает их, и я завидую ей и в то же время жалею ее. В этих ощущениях -- прелесть и страдания артистов.

   Театр!!!

   При этом восклицании я повернулся на диване, улегся поудобнее и стал громко разговаривать сам с собой, точно желая, чтобы меня подслушивали те, кто не чувствует этого важного для артистов слова.

   Для публики театр -- это здание, большая и хорошо отделанная часть которого предназначается для нее, а меньшая, совсем не отделанная и грязная, служит целям искусства.

   Публика отделена от артистов плотно затворяющимися дверями с надписью: "Посторонним лицам вход воспрещается", и занавесью, иногда поднимающейся, иногда раздвигающейся. Публике интересно приподнять угол этой завесы и тайком посмотреть замкнутый и таинственный артистический мирок, где трудятся тогда, когда все люди отдыхают, где так светло по вечерам и так темно в течение всего дня, где, говорят, так много красоты и мрака, блеска и пыли!

   В театрах артисты представляют, а публика ходит их смотреть и развлекаться зрелищем. Одни говорят, что подобное препровождение времени полезно и что оно воспитывает человека. Другие утверждают, что театр -- забава и существует лишь для удовольствия. Наконец, третьи ничего, кроме скуки, из него не извлекают.

   Представления в театрах бывают разные. Иногда танцуют, иногда поют под аккомпанемент оркестра, иногда только разговаривают или делают гимнастику и фокусы, иногда же все вместе производится одновременно. Каждое из таких зрелищ имеет свои, всем известные названия и, в свою очередь, каждая из этих форм сценических искусств имеет подразделения, смотря по грустному или шутовскому впечатлению, которое производит зрелище.

   Образованные люди всегда посещают театр. Они даже склонны увлекаться им в молодых годах, и в редких случаях эта любовь сохраняется до зрелых и тем более до преклонных лет.

   С древних времен мировые гении посвящали сценическим искусствам свои творения, театр же, где они воплощаются, нередко служит притоном отребья человечества и гнездом самых гнусных его пороков. Искусство сцены предоставило женщине самостоятельный труд и равноправие с мужчинами, а между тем нигде так безжалостно не попирается право и не сковывается свобода женщины, как в стенах театра.

   Что же такое театр и его представление? -- недоумевает публика.-- Называть ли его храмом искусства, или вертепом разврата? Вредное это учреждение или полезное? Воспитывающее или развращающее? Снести ли все здания современного театра, или строить для него дворцы наподобие храмов?

   Театр!..

   Для артиста это совсем иное, важное слово.

   Театр -- это большая семья, с которой живешь душа в душу или ссоришься на жизнь и на смерть.

   Театр -- это любимая женщина, то капризная, злая, уродливая и эгоистичная, то обаятельная, ласковая, щедрая и красивая.

   Театр -- это любимый ребенок, бессознательно жестокий и наивно прелестный. Он капризно требует всего, и нет сил отказать ему ни в чем.

   Театр -- это вторая родина, которая кормит и высасывает силы.

   Театр -- это источник душевных мук и неведомых радостей.

   Театр -- это воздух и вино, которыми надо почаще дышать и опьяняться.

   Тот, кто почувствует этот восторженный пафос, -- не избежит театра, кто отнесется к нему равнодушно, -- пусть остережется красивого и жестокого искусства...

   Сильный звонок в передней прервал мои мысли, мне подали письмо. Вот его содержание:

  

"Милостивый государь

г. Станиславский!

   Мне очень хочется поступить в Ваш театр. Право, я не обманываю себя. Я знаю, что у меня нет таланта, но мне очень хочется. Еще когда я была совсем маленькой, мне тоже хотелось быть актрисой, но мама не хотела, и меня отдали в школу. Теперь мама увидала, что я не могу много учиться, и позволила мне поступить в театр. Когда я бываю в Вашем театре, г-н Станиславский, я чувствую, что Вы могли бы научить меня играть. Простите, ради бога, что я беспокою Вас своей просьбой, я ужасно, ужасно виновата перед Вами, но Вы настоящий артист и все поймете".

  

   "Первая сезонная ласточка, -- подумал я. -- Бедная жертва жестокого, но красивого искусства!"

   Должен сознаться, что это трогательно наивное письмо неокончившей курса гимназистки произвело на меня впечатление.

   Может быть, это первая страница драмы ее начавшейся жизни... А впрочем, кто знает... может быть, это скромный призыв истинного дарования... 2.

  

* * *

  

   Почуяв сезон, как строевой конь полковую музыку, я устремился в театр. Я отправился в одну из летних антреприз, так как зимние театры еще не открывались.

   Знаменитая труппа "фарса и водевиля" под девизом "сатира и мораль" давала какую-то пьесу, переведенную с французского. В конце спектакля был обещан большой разнохарактерный дивертисмент "гала-монстр" с участием... далее были напечатаны имена див, этуалей, знаменитостей и призовых красавиц. Конец афиши был разукрашен золотыми буквами, взрывающимися бомбами, а между ними вершковым шрифтом было напечатано: "Небывало!!. Небывало!!. Праздник огня! -- Вулкан и кратер! 50 000 огней!!. 1001 ночь! Буфет г. X, вина из погреба г. Z... отдельные кабинеты... администратор такой-то, распорядитель такой-то. Дирекция -- подпись известного в Москве антрепренера".

   Сама "дирекция" встретила меня у кассы и, по заведенному с артистами обыкновению, вынесла даровой билет.

   -- Нет, я хочу заплатить, сегодня праздник, у вас, вероятно, полный сбор, -- отнекивался я.

   -- Будьте гостем! Касательно театра похвалиться не могу -- посещают, но не так, чтоб вполне. Погода теплая, и публика предпочитает прогулку, да и труппа, можно сказать, не оправдала себя... -- "Дирекция" назвала ее очень нецензурным словом.

   -- Дивертисмент заманивает, можно похвалиться!

   "Дирекция" раскланялась, так как ее позвали разъяснить какое-то недоразумение с пьяным, а я вошел в театр.

   Вот что я там видел.

   Трудно рассказать содержание фарса, а тем более описать игру артистов. Гораздо легче описать сразу все или почти все спектакли этого рода.

   Вот главные действующие лица фарса. Муж, желающий половеласничать потихоньку от ревнивой жены. Иногда этот муж бывает молодой, чаще же старый. При молодом полагается таковая же жена. Это добродетельная, слезливая и скучная роль. Допускается и старая, уродливая женщина, отчего роль очень выигрывает. При старом муже почти всегда бывает старая, очень некрасивая жена для того, чтобы эта чета обеспечивала комизм, хотя бы внешний. Полагается, чтобы был и племянник, молодой человек с очень бесцветной ролью. У него должна быть традиционная невеста, прелестная своим непониманием секретов супружеской жизни, а следовательно, и соли всей пьесы.

   Доктора, друга дома, держат в пьесе на всякий случай, для запутывания интриги, главным же образом для завязки и развязки пьесы. Глупый лакей или горничная очень необходимы для экспозиции.

   Непременным членом среди действующих лиц является богатый дядюшка в звании адмирала швейцарского флота на Женевском озере или в другом, менее сложном чине. Центром же, вокруг которого вертится вся интрига, бывает женская роль в хорошем туалете или, по возможности, без оного. Кто бы она ни была по пьесе -- графиня или швея, -- артистка всегда делает из нее кокотку.

   Конечно, дело не обходится без полиции.

   Из бутафорских вещей укажу на главные: панталоны мужские и дамские, забытые перчатки, чулки, подвязки, оторванные фалды, письма, теряемые на сцене, звук пощечины за кулисами, визитные карточки секундантов, подсвечник с зажженной свечой для мужа.

   В фарсах публика смеется над неприятностями, приключающимися с мужем, кутящим потихоньку от жены. Беднягу много раз прятали в шкаф с платьями, на и под кровать, его уносили в корзине с грязным бельем, на него садились, выливали воду, помои, теряли его панталоны, и он попадал без оных в руки полиции или прыгал в окно. Уже не раз измученный муж заключал пьесу обещанием никогда более не изменять своему супружескому долгу, но -- увы! -- этого обещания хватало только до следующей пьесы, где повторялось старое на новый лад.

   От актера с талантом требуется уменье говорить глупости с серьезным лицом, а пикантности произносить наивно, неестественное делать естественным, скучное -- веселым, а пошлому придавать иллюзию остроумия, -- словом, полное исправление автора или, еще лучше, замена его. Тогда цель достигнута, пьеса делает сборы, и публика много смеется в первом акте, меньше во втором и совсем не смеется в третьем.

   После очень длинного антракта начался "дивертисмент".

   Декорация изображала фантастический сад. Кулисы из роз, аршин шести высотой, самых разнообразных красок -- от белых до золотых включительно. Фонтан из фольги и серебряных ниток посередине, за ним были расставлены в порядке золотые диванчики и стульчики. Заднее полотно изображало террасу странной архитектуры с нарисованной красной занавесью и золотыми кистями. Один кран ее был любезно приподнят художником, и через образовавшееся отверстие видны были горы, реки, нивы, озера, дорога, долины, леса, посевы, поселки, летящие птицы, небо, облака; вдали виднелся Московский Кремль, а может быть, и Эйфелева башня. Среди этого чудного сада висела трапеция, обвитая розами, а общую красоту картины дополняла музыка, игравшая что-то очень громкое: марш или польку с кастаньетами. Вошел атлетически сложенный мужчина, пожилой, с помятым лицом, в темно-синем сюртуке лакейского фасона, с серебряными пуговицами и многими медалями на груди, за ним мужской походкой, вприпрыжку появилась женщина, когда-то красивая, с крепкой мускулатурой и толстыми ногами. Она насильно улыбалась, держа за руку гибкую, худощавую, болезненную девочку с грубо нарумяненными щеками на усталом личике. Обе, мать и дочь, были одеты в трико травяного цвета с большим количеством блесток. Муж заботливо подсадил жену, и она, несмотря на свои уже немолодые годы, легко, на одних руках, поднялась по канату под самый потолок и уселась на трапецию. Ввиду малолетства и слабого сложения девочки ее подняли с помощью блока.

   Поистине достойна удивленья та ловкость, с которой мать ежеминутно удерживала дочь от падения и верной смерти. Взволнованная публика переживала вместе с малюткой опасные моменты и аплодировала им. Слава богу, все кончается благополучно, и мать с дочерью, выводимые и подбрасываемые кверху отцом, на этот раз долго выходили раскланиваться, поощряемые публикой.

   А ведь случается, к счастью, очень редко, что ребенок, не удержанный вовремя, падает и разбивается насмерть или уродует себя на глазах возмущенной публики. Тогда последняя свистит и негодует, но уже поздно. Конечно, может упасть и мать, могут упасть и обе вместе, обыкновенно же скатывается и падает почтенный отец, но это делается для смеха-- надо же и ему как-нибудь зарабатывать свой хлеб.

   Трапеция улетела кверху, отец утащил с собой за кулисы канат, и первый номер программы кончился.

   Музыка заиграла что-то очень веселое. Из-за кулис выскочила изящная француженка и сразу раскланялась со всей залой, как будто она вся была наполнена ее хорошими знакомыми. На втором куплете публика была очарована ее бойкостью, на третьем она хохотала, на четвертом приставляла к глазам бинокли, любуясь этим пикантным существом. Она же, сделав плутовские глаза, уже успела приподнять край короткой газовой юбки и показать свою красивую ногу в ажурных чулках и каких-то особенных панталонах. Она сделала все это просто, наивно и красиво, и публика поверила, что так и надо, чтобы женщина выходила на сцену и показывала свои панталоны.

   Этот номер назывался: "Ново! Ново! Ново! Парижская дива, mademoiselle... прозванная девицей-фурор. Королева бриллиантов в своем репертуаре!" 3

   Судя по программе, испещренной рекламами, следующая артистка была знаменитость, так как ее имя, написанное жирным шрифтом, было помещено между двумя красными руками с протянутыми указательными пальцами.

   Вышла нескладная, худая женщина; музыка заиграла что-то трогательное. Это была песнь про нищего мальчика. Он и больная бабушка умирают с голоду. Его посылают просить милостыню. Ослабший, продрогший, он стоит под дождем и шепчет дрожащим голосом: "Подайте, Христа ради!" Скупо подают бедному мальчику, он уже кашляет и едва договаривает: "Подайте, Христа ради!"

   Мальчик украл, чтобы накормить умирающую бабушку. Его отвели в полицию. Там сержант его допрашивал. Слезы и кашель мешали ему отвечать, но за него говорили полные слез глаза артистки: "Простите, Христа ради! Простите, Христа ради!"

   Мальчик умер в тюрьме и предстал перед высшим судией -- испуганный, сконфуженный, дрожащий. Едва шевеля губами, он, вероятно, хочет произнести: "Простите, Христа ради! Простите, Христа ради!"

   Славный грудной голос объявил ему прощение и искупление грехов земными страданиями. Несколько слезинок выкатилось из моих глаз, и долго еще звучал в моих ушах этот жалобный, больной голос: "Простите, Христа ради! Простите, Христа ради!"

   Далее показывали говорящего моржа...

   Я ушел из театра с головной болью, в то время как позади меня началась уже канонада -- "Праздник огня!", "Вулкан и кратер!" Треск, шипение, визг ракет, аханье бураков отдавались по больному месту головы и заставляли трепетать растревоженные городской жизнью нервы. Когда за спиной чувствуешь пальбу, невольно хочется ускорить шаг, чтоб бурак не угодил в спину, -- и я направился быстрым шагом домой.

   -- Купец, взяли бы резвого, съездили бы на красненькую.

   В два часа я потушил свечу, но заснуть не мог. Женские ножки, морж, мужские панталоны, "одоль", "подайте, Христа ради", гала-монстр, письмо гимназистки, задачи искусства, "et v'la comment on finit l'cancan"... Бурак, сезон... удар, -- я вскочил и бессмысленно смотрел в темноту.

   Кончилось тем, что я сел на кровать, закурил в темноте и начал думать.

   -- Боже! во что превращают театр! Стоит ли он теперь тех жертв, которые ему приносим?

  

* * *

  

   Артист во время работы, которая не прекращается весь сезон, ненормален. Точно в голову переселилось другое существо и овладело ею. Тело хочет жить обычной жизнью и делает все по привычке, но новому гостю нет дела до этого, он занят своей работой. Он назойливо перебирает все мозговые клеточки, ища в них каких-то стершихся воспоминаний. Радость сменяется отчаянием, вырисовываются в памяти знакомые образы прожитого и снова заволакиваются туманом. Рот жует пищу, не сознавая того, что пора проглотить ее, глаза бессмысленно устремлены в одну точку, не сознавая того, что они видят, отвечаешь на вопросы по привычке, но невпопад. Садишься на извозчика, не сказав, куда ехать... потом жизнь точно обрывается...

   Вот кто-то поклонился... сама рука поднялась по привычке... зачем... нужно что-то сделать!.. снимаешь шляпу и крестишься... Нет, не то!.. махнешь рукой... Что я!.. Меня примут за сумасшедшего! Отрезвляешься на минуту и понимаешь, в чем дело... "Да, а-га! -- проехал такой-то, а я ему не поклонился и перекрестился... как глупо! Он рассердится и будет думать, что я гордый или пьяный. Кажется, я сейчас сыграл целую сцену на извозчике и корчил гримасы... Все видели... Как стыдно! Здравствуйте! Снимаешь шляпу... Кто это проехал? Знакомое лицо. А!.. Это тот господин из второго ряда с краю, на первых представлениях. Он хлопает так, что лучше бы и не хлопал... неприятная личность! Как он удивился, что я кланяюсь ему. Что я вру! Это дачник, я встретился с ним в вагоне... он вез тогда детскую сенокосилку! но я с ним не знаком. А! хороший грим... Сам молодой, а глаза старые, насмотревшиеся... Это хорошо... подходит... Если такой посмотрит влюбленными глазами... станет противно. Очень подходит для роли...".

   -- Стой! Куда едешь? Куда я тебя нанимал? В театр? А ты где очутился!.. Сейчас город кончится!

   -- Вы ничего не сказали.

   -- Ты совсем глупый, -- вразумляешь его, не зная, к кому это относится. -- Зачем же ты едешь дальше?

   -- А чего ж мне делать?

   -- Ворочай... Стой! Где мы находимся? С тобой еще опоздаешь. -- И я действительно опаздываю, а время было рассчитано по минутам.

   Одно запоздавшее дело оттесняет другое или захватывает его краем... Чувствуешь, что всех задерживаешь, видишь по лицам, как все утомлены ожиданием; торопишься, теряешься... кончаешь с одним, забыв сказать ему главное; путаешь имена... говоришь, например: "Передайте Николаю Андреевичу", когда хотел сказать "Виктору Константиновичу", а из-за этого выходит новое недоразумение...

   Такое состояние невменяемости не прекращается до тех пор, пока забравшийся в голову гость не кончит своей бесцеремонной и ни на секунду не прерываемой работы.

   Тут наступает новый период. С чем бы сравнить это состояние?

   Представьте себе, что вы ищете слышанный где-то мотив... Целый день он дразнит вас и не попадается. Вы наталкиваетесь на какие-то воспоминания, например, какой-то угол комнаты с плюшевой мебелью. Какая связь? Синие очки какого-то господина. А... да, это тот?.. В этот момент вы схватываете какой-то музыкальный мотив. Теперь вы поняли, что это было ночью и что кто-то пел. Причем же тут этажерка из резного дерева? И опять вспоминается тот же музыкальный переход, и он застревает в голове надолго. Верно, -- это было днем; вижу луч солнца, пронизывающий комнату... Только к вечеру, без всякой причины, вы находите то, что искали. Это ария такая-то, которую наигрывал фонограф на соседней даче, а господин в очках ехал с вами вечером на конке, и вы смотрели в его синие очки и внутренне с жадностью искали мотив. Теперь вы знаете его с начала до конца и представляете себе даже внешний вид нот, какой бы они приняли, если бы напечатать и издать арию... Поешь ее, поешь... Ложишься спать -- поешь; встанешь -- поешь... нет сил -- так надоела ария, и все-таки поешь ее... Тара... та... та... ти... ту... ту! Ту-ту-ру-ти-та-та! Тари-та-ти-та-ту-ту!

   В новом периоде творчества наступает такой же момент, как при описанной находке назойливого мотива.

   Какое счастье сразу прозреть и понять все до мелочей! -- какие люди, как они чувствуют, как думают, какой у них облик, какие голоса, их быт, привычки, обстановку, архитектуру всего дома и проч... В этот блаженный период все улыбается, и иногда даже засмеешься от мысли -- как это похоже, то есть как похоже то, что раскрывается фантазией.

   Но вот наступит третий период... Тогда спешишь запомнить или записать все, что увидел и почувствовал. Нельзя терять времени, иначе утратишь найденное или оно потеряет прелесть остроты впечатления. Пишешь целыми днями, не думая ни о грамматике, ни о выражениях... И что за стиль! Например: "Он стоял с коленопреклоненной головой, -- писал я однажды,-- а она наоборот". Для меня совершенно ясно и теперь, что это означает, но это только для одного меня4.

   Потом начинается период воплощения. Самый мучительный для режиссера. Трудно передать другим свои ощущения во всех, едва уловимых подробностях.

   С чем бы сравнить это новое состояние?

   Представьте себе, что вы должны спасти вашего друга и что судьба его зависит от третьего лица. Но этот последний -- иностранец; он человек совсем иного склада, чем вы и ваш друг иного темперамента, иных взглядов на жизнь и совсем иных убеждений. В довершение всего он плохо понимает ваш родной язык, а вы едва владеете языком его родины. Обстоятельства дела весьма сложны и щекотливы. Начинается объяснение. В каждой фразе вы наталкиваетесь на непонятные слова и, чтобы заменить их, обращаетесь ко всем способам общения и даже к мимике и к жесту. После долгих усилий вам удается выяснить кое-что, но самая тонкая и щекотливая часть дела не поддается передаче, и вы принуждены мириться с этим, чтобы внести хотя известную гармонию в отношения вашего друга с иностранцем.

   Под другом я подразумеваю автора пьесы. А иностранец -- это артист, от которого зависит судьба всего спектакля. Положение режиссера еще затруднительнее, так как он имеет дело не с одним лицом, а с целой группой артистов, декораторов, бутафоров и прочих деятелей сцены. Всем им надо объяснить намеченный план постановки во всех неуловимых деталях и помочь зажить общей картиной ее.

   Отклики нервной работы режиссера и артиста переносятся в семью. И я с благодарностью вспоминаю ее терпение.

   Чтобы понять то, что испытывает режиссер или артист, когда его не понимают, наблюдайте за ним во время генеральных репетиций или первых спектаклей. Я думаю, что полководец, следящий за ходом сражения, перечувствует не больше. Я думаю, что мать, присутствующая при операции, которую делают ее сыну, страдает так же. Нет той гримасы, которая не искривила бы лица режиссера, когда он видит, что его созданию -- другу причиняют боль. Режиссер сидит в искривленной позе, прижавшись к одному краю кресла, и судорожно поводит руками и ногами. Так следишь за падением тяжести, когда она грозит задеть кого-нибудь. И тогда бессознательно делаешь такие же движения, чтобы отвратить опасность.

   "Молодец, молодец! -- задыхаясь, шепчет про себя режиссер.-- Спасибо... хорошо... благодарю... голубчик... милый... Ой! убил! злодей!" -- и судорожное движение опрокидывает все тело на спинку кресла, и на лбу выступает пот.

   В таком состоянии приходится бежать на сцену, чтобы в качестве артиста продолжать свою роль, нередко главную в пьесе. И там, перед самым выходом на сцену, в темноте кулис режиссер не уступает места артисту. Напротив, он ему мешает, следя по привычке за всем, что происходит в разных углах сцены. Роль, требующая всего человека, не мирится с такой двойственностью и мстит за себя. Режиссер оттирает актера, и тот принужден ждать своей очереди5. Она наступает не ранее десятого спектакля, то есть тогда, когда функции режиссера окончены. Только тогда актер может начать работу без помехи. Но это слишком поздно, чтобы реабилитировать себя во мнении публики. Она уже составила себе суждение об исполнении.

   "Что касается г-на X, -- читаешь в газетах, -- он нас не удовлетворил. Исполнение было бледное, расплывчатое. Решительно, роли этого амплуа не в средствах симпатичного артиста".

   "Решительно, такие роли не в его средствах", -- доверчиво повторяет большинство.

   После неестественного напряжения наступает реакция. Самые острые ее проявления протекают на глазах семьи. Теперь она имеет дело с переутомленным человеком, оскорбленным в лучших своих чувствах. Эта мрачная и страдающая фигура молчит по целым дням, и нет возможности понять, какие грустные думы бродят в ее голове. Утешения не достигают цели -- напротив, они раздражают, так как часто хвалят то, что идет вразрез с намерениями режиссера, но они не поняты большинством. Правда, пьеса имеет успех, но самые интересные пятна режиссерской картины стерлись, и с этим примириться так же трудно, как трудно матери смотреть на своего ребенка, которому отняли руку ради спасения жизни.

   Реакция кончается ненавистью к театру и временным разочарованием в искусстве.

   И это не совсем приятный период для семьи, так как от него нередко страдает хозяйство. Порвав с искусством, спешишь вернуться в лоно семьи и, точно провинившийся школьник, торопишься поправить дурной балл в поведении. Хозяйство представляется запущенным. С тем большей энергией принимаешься за исправление его. Работа кипит, и скоро начинаешь не без гордости сознавать, что семья не может обойтись без хозяйского глаза. Обыкновенно после крупного недоразумения по хозяйству мужу говорят: "Ты лучше занимайся своими делами, а нам предоставь делать свои...".

   Светало... Голову тянуло к подушке. Сон свободно вливался в меня, а окружающие предметы, стены отдалялись и становились прозрачными. Уходя от них, я чувствовал себя все меньше, легче и свободнее...

  

* * *

  

   Меня разбудили рано и подали два письма. Голова была тяжелая, и я долго собирал энергию, чтобы отделиться от подушки. Сон утомил, а не освежил.

   Во время сезона это обычное самочувствие по утрам. Кажется, что не осилишь всей программы дня. Но утренняя репетиция подтягивает разбухшие нервы, к вечеру они натягиваются, а после спектакля перетягиваются. Таким образом, все время живешь в долг, за счет последующего дня.

   Я распечатал письма. Вот содержание первого из них:

  

"Милостивый государь

г-н Станиславский.

   Я решил поступить на сцену и прибегаю к Вашей помощи. Я инженер по профессии, кончил курс, потому что меня уверяли в том, что это необходимо. С этого момента начались мои мытарства. Пока я учился -- существовала цель, теперь она исчезла, так как я не люблю своего дела и не хочу им заниматься. Я испытывал себя в самых разнообразных должностях, старательно обходя театр, так как говорили, что у меня нет таланта. Я был учителем, гувернером, торговцем, служащим в разных учреждениях и во всех положениях мечтал только о сцене. Там нужны образованные люди, и я предлагаю Вам свои услуги. Я не мечтаю о большом: десять маленьких ролей в год в хорошо поставленных спектаклях, и я буду духовно удовлетворен. Чем больше работы, тем лучше. Материально я помирюсь с самым малым, на что может прожить неизбалованный, но интеллигентный человек.

   На случай, если Вы захотите помочь мне Вашим советом, прошу Вас направить ответ по следующему адресу..." 6.

  

   В другом конверте была вложена записка не первой свежести, написанная карандашом, и poste-carte с моим портретом. "Подпишите и верните. Адрес -- такой-то. Л. М."

   Мне показалось обидным такое бесцеремонное отношение к артистам, и я уже нацелился, чтоб разорвать письмо, конверт и карточку, но... мне припомнились слова одной умной женщины7. Вот что она мне сказала: "Артисты, относящиеся с пренебрежением к проявлениям восторгов своих поклонников, неправы и нелогичны. Это или фатовство с их стороны, или непонимание своего призвания. Бесцельно творить одной рукой, а другой уничтожать свои творения. Почему же артист старается создать иллюзию с подмостков и разрушает ее в жизни? Если это делается из тщеславия, чтобы кокетничать своим презрением к славе,-- это очень мелко. Если это делается из брезгливого чувства к грубым выражениям восторга, -- это недостойно артиста, у которого должно хватить и такта и знания людей, чтобы повлиять на них в должном направлении. Когда они уверяют, что это делается по недостатку времени или из лени, я им не верю, хотя бы потому, что те же артисты находят время, чтоб заигрывать с публикой, когда они ищут у нее успеха. В большинстве же случаев это делается потому, что артисты не сознают своей общественной миссии. Она не кончается рампой, а распространяется гораздо шире, и мы знаем примеры, когда артисты пользовались своим обаянием и популярностью, чтобы сыграть роль в общественной жизни. Итак, -- закончила она, -- артист обязан относиться любовно к тем чувствам, которые он сам вызвал в поклонниках, и должен пользоваться всяким случаем, чтоб еще более облагородить эти чувства".

   Я подписал карточку, отправил ее по почте и поспешил одеться, так как меня ждали по делу какие-то дамы.

   Знаете кто? Та самая гимназистка, которая писала мне вчера. Она пришла для храбрости с двумя подругами.

   -- Итак, -- начал я после обычных приветствий знакомства,-- вы хотите быть артисткой?..

   -- Да, да, мне ужасно, ужасно хочется! -- поддакивала она, прижимая ладони к щекам, обожженным румянцем8.

   -- А в гимназию ходить вы не хотите?

   Она отвернулась и с детской, торжественностью посмотрела на подругу, точно хотела сказать ей:

   -- Оля! милая Оля! как странно! все платят деньги, чтобы смотреть артистов, а мы вот сидим и... разговариваем!..

   -- Сознайтесь, -- приставал я к ней, -- кто-нибудь убедил вас, что актрисе не нужно образования?.. Что настоящий талант чутьем угадывает то, что другим дается трудом и наукой?..

   Говорят, бывают такие счастливцы, но, к сожалению, очень и очень редко -- я их не видал!..

   -- Нет, честное слово, -- залепетала она, -- вы так говорите, точно я какая-то... такая -- особенная. Ну право же, ей-богу... я ужасно, ужасно... скромная!

   -- Ну, не волнуйтесь и успокойтесь 9.

   -- Честное слово... я так решила... если у меня нет таланта... тогда я в толпу... или на самые, самые чуточные роли -- вот такие капельные, -- ей-богу! -- и все равно буду так счастлива, так счастлива, просто ужас.

   -- И там нужен талант!

   -- И там тоже? -- Бедняжка глубоко, глубоко вздохнула.

   -- Что делать, без таланта никак нельзя. Вы сами подумайте: искусство -- это творчество, а творчество (все равно -- маленькое или большое) доступно только таланту, следовательно, без таланта не может быть творчества, а без творчества нет и искусства 10.

   А что такое талант?

   Талант -- это счастливая комбинация многих творческих способностей человека в соединении с творческой волей.

   -- Волей?

   -- Конечно. Нельзя творить против воли. Надо, чтоб артист хотел творить или умел возбуждать в себе эту волю.

   Гимназистка вздохнула и сделалась печальной. Вероятно, ей стало скучно. Она почти нехотя задала последний вопрос относительно творческих способностей артиста.

   -- Их очень много: воспринимающие, запечатлевающие, перерабатывающие, анализирующие, воспроизводящие, воздействующие.

   -- Этого я не понимаю.

   -- Другими словами, нужны: наблюдательность, впечатлительность, память (аффективная), темперамент, фантазия, воображение, внутреннее и внешнее воздействие, перевоплощение, вкус, ум, чувство внутреннего и внешнего ритма и темпа, музыкальность, искренность, непосредственность, самообладание, находчивость, сценичность и пр. и пр.

   -- Я, правда, не очень умная, -- призналась бедняжка, усиленно сверля ногтем дырочку в перчатке.

   -- Тем более вам необходимо образование.

   -- А еще что нужно?

   -- Нужны выразительные данные, чтобы воплощать создания таланта, то есть нужен хороший голос, выразительные глаза, лицо, мимика, линии тела, пластика и пр. и пр.

   -- Ой, как много! -- она даже безнадежно махнула рукой.

   -- Не пугайтесь... Многое приобретается временем и работой.

   -- А еще? -- грустно допрашивала она.

   -- Еще нужно работать всю жизнь, развиваться умственно и совершенствоваться нравственно, не приходить в отчаяние и не зазнаваться, и главное -- очень сильно и бескорыстно любить свое искусство.

   -- Ну, это ничего! Этого я не боюсь!., я так люблю, я так люблю... просто ужас! -- Она сразу повеселела и ободрилась, точно миновали все препятствия. Подумав немного, она опять сделалась грустной и почти со слезами прошептала:

   -- Ну что же, хорошо. Я буду учиться... Право, честное слово. Только... не в гимназии. Я буду читать, читать... Все пьесы прочту.

   -- Этого мало. Чтобы развиться правильно, необходимы знания и систематическое учение. Получите ли вы его в гимназии, или дома -- безразлично, раз что вы отнесетесь к этому вопросу сознательно.

   -- Вот и отлично! -- поймала она меня на слове. -- Я буду дома. Правда, Оля? С Марией Егоровной? Хорошо? -- и она повеселела, точно сдала все экзамены.

   -- А как же талант? -- встревожилась она. -- Надо прочесть что-нибудь? Я захватила. Только... так стыдно, так стыдно... просто ужас!..

   Я поспешил захлопнуть раскрытую ею книгу и стал объяснять условия поступления в школу Художественного театра и ее программу11.

   Пока я говорил, гимназистка старательно вырисовывала от скуки какую-то виньетку на обложке книги и очень углубилась в эту работу. "Аркадий!!! Аркаша!!! Аркашончик!" -- прочен я надписи, разбросанные ею в разных углах пестрого рисунка. Я замолчал и встал, чтобы прощаться12.

   -- А я не могу быть актрисой? -- спросила одна из спутниц -- молодая, некрасивая, с красными пятнами вместо румянца на старообразном лице.

   -- Говорят, у меня есть талант, -- добавила она, сердито взглядывая через очки.

   Гимназистка, точно по команде, накинулась на меня:

   -- Честное слово, ей-богу! Варя играла у Левшиных. Так хорошо, так хорошо -- страх! Я даже расплакалась. Вы не поверите!

   -- Здорово ты играла, Варя! -- отрекомендовала подругу толстенькая, до сих пор бессловесная спутница.

   Мы опять сели, и разговор возобновился. Но я не решился сказать ей прямо: "Сударыня, нужен очень большой талант, чтобы примирить публику с вашей внешностью, со скрипучим голосом и малороссийским акцентом".

   Затянувшийся спор заставил меня наконец в мягкой форме намекнуть ей об этом.

   -- А разве артистка X красивая, а вы ее приняли!.. Как глупо, я так волнуюсь!

   Я выдержал паузу, чтобы дать ей время достать платок и утереть слезы. Она проделала это очень нервно.

   -- Какую роль вы играли? -- спрашиваю я почти виновато, чтоб отвлечь разговор.

   -- Катерину в "Грозе".

   Пауза.

   -- Вам сколько лет? -- еще более виновато допрашивал я.

   -- Мне скоро будет девятнадцать.

   Другая неловкая пауза.

   -- И вы хорошо играли Катерину?

   -- Ужасно, ужасно хорошо! Я даже ее не узнала. Вы не поверите. Она такая большая, такая большая со сцены. Даже страшно. Правда, Нюта?

   -- Ну чего пристала, сказала -- хорошо! -- вторично отозвалась толстенькая из темного угла комнаты.

   -- А вы не собираетесь на сцену? -- обратился я к ней.

   -- Нет, я на курсы.

   -- А я не могу, не могу быть фельдшерицей. Что хотите, а я не могу!

   Точно искра пробежала по мне, когда я почувствовал этот нерв. Я представил себе его на сцене. Сильный, неприятный и болезненный.

   И мне вспомнилась глухая провинция; серая толпа, убогое искусство, и среди этой обстановки резкие истеричные возгласы бледной, больной женщины. Через год она сразу постареет, а потом она, быть может, будет приходить в театр. Сперва просить и потом со слезами молить о том, чтоб ее приняли на самое ничтожное жалованье, не для нее, а для ее ребенка.

   Бедная! и тогда ей не найдется места на сцене.

   -- Милая барышня, спасите себя. Идите на курсы: вы не найдете счастья на сцене, -- проговорил я почти шопотом, и мы простились.

  



Факты
Монро, самая знаменитая актриса 20-го века, не получила ни одного "Оскара"
Мало кто знает, что Монро сама писала стихи.
Одним из ее страстных желаний было сыграть роль Грушеньки из " Братьев Карамазовых" Достоевского.

На вопрос: "В чем вы спите?", Мэрилин Монро, не задумываясь, отвечала: "В "Шанели № 5".

 

Написать письмо

     
Hosted by uCoz